Исповедники
Сегодня так получилось, что, ожидая исповеди, простоял в притворе всю службу. А пришёл в храм заранее.
Но очень много исповедников, да и батюшка молодой, старательный, подолгу наставляет. Да и сам я виноват. Утром у паперти остановила девушка: «Можно вас спросить? Вот я иду первый раз на исповедь, что мне говорить?» – «В чём
грешны, что тяготит, в том кайтесь». – «Но я же первый раз». Я улыбнулся и пошутил: «Тогда начинайте с самого начала.
Вот скажите батюшке, была я маленькой и маме ночью спать не давала, каюсь. В школе двойки получала». – «Нет, я хорошо училась». – «И с уроков в кино не убегала?» – «Все же убегали». – «За всех не кайся, кайся за себя. Ну и так далее. Ухаживал за мной бедный хороший Петя, а я его за нос водила, всё надеялась, что богатый Жора сделает предложение.
Идёмте!» Думаю, она поняла, что я шучу, но и в самом деле эта девушка стояла у священника целую вечность. Зря я пошутил, советуя ей рассказывать свою греховную биографию.
Но видывал я и, так сказать, профессиональных исповедников. Особенно в Троице-Сергиевой Лавре в незабвенные годы преподавания в Духовной академии. Там в надвратной Предтеченской церкви на втором этаже читается вначале общая исповедь, а потом монахи расходятся по своим местам, и к каждому из них выстраивается очередь. Монахи очень терпеливы и доброжелательны. Но иногда бывало их даже жалко, когда видел, сколько
им приходится терпеть от пришедших.
Исповедь – тайна. И что там говорит исповедник, и что ему советует монах – это только их дело. Но один раз так сошлось, что я был свидетелем двух исповедей. Совсем и не хотел подслушивать, но сами исповедники так громко говорили, что их все слышали. Женщина после общей исповеди встала впереди всех, вынула из пакета школьную тетрадь и, помахав ею, объявила: «За мной не занимать!» За ней стоял мужчина в брезентовой куртке, с рюкзаком и в сапогах, а за ним я. Мы уже не стали никуда переходить. И вот женщина стала зачитывать перечень своих грехов.
Она сообщила монаху, что записала их по разделам, «чтоб вам легче было понять меня». И стала читать:
– Грехи против плоти: Питание. Объядение. Одевание. Пересыпание. Леность. Косметика. Грехи против духа:
Осуждение. Пристрастие к зрелищам.
Сплетни. Недержание языка. Нежелание покаяния…
Монах, седой старик, терпеливо слушал. Только попросил её говорить потише, но она возразила:
– А как же в ранние века христианства? Публичная исповедь была, все вслух каялись. Да вот и при Иоанне Кронштадтском прямо кричали. Сказано же нам: не убойтесь и не усрамитесь.
Мне скрывать нечего, я каюсь!
Монах смиренно замолчал. Чтение продолжалось.
– Питание. Соблазнялась в пост шоколадными конфетами, соблазнялась сдобой на сливочном масле, соблазнялась круассанами и мороженым…
Монах смиренно спросил:
– Соблазнялись или вкушали?
Женщина посмотрела на него как на непонимающего:
– Ну, ясно же, если соблазнялась, значит, и вкушала. – Перевернула страницу. – Дальше. Грехи в одежде: носила короткое платье, носила обтягивающее платье, носила голые плечи, носила нескромные вырезы. Грехи против духа: обсуждала сотрудников и соседей, а также слушала и передавала сплетни…
Да, она была весьма самокритична.
Мужчина впереди меня был не так терпелив, как монах. Он, я видел, медленно накаливался и, наконец, перебил исповедницу:
– Скажи: ты каешься или нет. Скажи и иди.
– А зачем я сюда пришла? – возразила женщина, но стала всё-таки сокращать свои откровения. Заглянула в тетрадку и вдруг спросила монаха: – А вы женаты?
Опять же смиренно монах сообщил, что нет, не женат.
– Тогда я вам это место не буду зачитывать. – Ещё перевернула страницы.
– Смотрела сериалы, смотрела «Поле чудес», смотрела неприличные виды, возмущалась политиками и обозревателями, в воскресенье долго спала…
Долго ли, коротко ли, монах, тяжко вздохнув, накрыл её епитрахилью и она, победно помахав тетрадкой, ушла.
Подошёл к монаху мужчина и с ходу заявил:
– Благословляй меня на причастие к Сергию!
– А вы читали молитвы ко причастию, Каноны? Готовились?
– Я всегда готов!
– Читали Правило?
– Не буду я это читать, люди грешные писали. Я к святому Сергию пришёл.
– Но есть же Правила святых отцов.
– Каких святых? Един Бог без греха.
У вас тут трёхразовое питание, постель чистая, а я по вокзалам живу, слово Божие несу людям. У меня сплошной великий пост. Хлеб да вода. За одно это меня надо похвалить. Я вообще с ходу могу причащаться.
Монах помолчал:
– А откуда вы узнали, что преподобный Сергий святой?
– Как откуда? Житьё читал!
– А кто же житие написал? Люди грешные?
Тут мужчина запнулся. Монах смиренно сказал, что не может его благословить к принятию причастия.
«Прочитайте молитвы к причастию, приходите. Вот на это я вас благословляю». Мужчина сердито закинул рюкзак за спину и пошёл к выходу, бормоча что-то сердитое.
На литургии в Троицком храме и он, и та женщина стояли в первых рядах. Женщина пронзительно взирала на священника, дьякона, певчих. Видно было, знает службу. И стояла в храме как строгая проверяющая. Первой,
даже до детей, подошла к чаше. А мужчина всё-таки ко причастию подойти не осмелился.
Мужички в храме
Название надо прочитать так: не мужичкИ в храме, а мужИчки. То есть речь о женщинах в церкви. О таких, которые очень походят на мужчин.
Никто не заставляет, сами омужичиваются. Идёт в брюках, спокойно, смело идёт. А то и вовсе в каком-то трико в обтяжку. Ведь срам! Не в дороге же, не на сельхозработах, не за грибами пошла.
Сейчас во всех храмах за свечным ящиком или при входе в притворе всегда есть широкие юбки или платки.
И, если уже не хватило ума подумать о том, что в церковь в непотребном виде идти грешно, так хоть опоясуйся прямо в церкви.
А то и вовсе идут без платка. Показывают свои волосы. Они у них, в основном, давно обтяпаны, видно, некогда с ними возиться. Но так прискорбно видеть коротко остриженную даму. Ведь не овца, которую стригут для получения шерсти.
Или это неистребимо в женщинах – нравиться, хвалиться нарядом?
Хороша шляпка, надо её нацепить. И в церковь в ней. Вроде и голова прикрыта, да ещё и шляпой покрасуюсь.
У Шмелёва (по памяти): «Женщины в шляпах манерно крестились, женщины в платках истово прикладывались к иконам». А как в шляпе приложиться – поля помешают.
Признаюсь, что, бывая в храме, не могу иногда удержаться от замечания таким простоволосым женщинам в брюках. Стараюсь сделать это сердечно, ведь всё-таки она в храм пришла.
Может, не знала, что нельзя в джинсах.
И могу сказать, что ни разу на меня не обиделись. И в самом деле, зачем им брать на себя такое позорное название: мужИчка.
Для пущей убедительности сообщу, что в словаре великого Даля слово мужИчка объясняется так: «грубая, необразованная баба или девка». Или, того страшней, обзывали таких «супарень», то есть, опять же по Далю, «мужловатая женщина, мужиковатая девка».
И уж для окончательной правоты в этом вопросе помещаю цитату из Священного Писания, из Второзакония (22, 5): «На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок
пред Господом всякий делающий сие».
Рядовой необученный
Всё-таки для меня в вековечном споре о том, что важнее: форма или содержание, важнее содержание. И вообще в русском искусстве главное – содержание. В литературе, как бы коряво ни была выражена мысль, она действует. Как бы ни совершенна была форма, если в ней ничего не заключено, она ничего не значит. А вот в жизни форма бывает первостепенной.
Пример: В давнем времени работы на московском телевидении я был знаком со сценаристом Саввой. Они, вгиковцы, помогали друг другу пристроить сценарий, позвать на какую-то роль или в массовку ради заработка. Савва любил выпить, то есть в деньгах нуждался.
Его знакомый режиссёр, тоже вгиковец, снимал военное кино. И там у него была маленькая роль генерала. Три эпизода: генерал перед штурмом появляется в окопах, подбадривает бойцов, второй эпизод: идёт бой, он смотрит
напряжённо в стереотрубу, а в конце, в третьем эпизоде, награждает отличившихся. Снимает папаху и ею утирает потное лицо.
У Саввы была внушительная внешность: крупный, черты лица резкие, брови прямо брежневские.
Снимали в Подмосковье. Савва позвал меня посмотреть. От меня подразумевалась плата за такую милость, понятно какая. Взявши красивую по форме и сорокаградусную по содержанию ёмкость, приехал на съёмки.
Что-то, как всегда у киношников, у них не ладилось. Крики, беготня. Савва, встретивший меня, был хорош.
Чистый генерал, и не меньше. Я, как человек, три года отслуживший плюс летние переподготовки, то есть уже офицер запаса, даже ему откозырял.
Очень довольный произведённым эффектом, Савва повёл меня в палатку, где они, актёры, переодевались.
Конечно, там были и стаканы, и какаято закуска. Выпить с генералом – это, доложу я вам, кое-что.
Выпили. Савва достал свой военный билет. В нём в графе «Воинская специальность» значилось: «Рядовой необученный».
– Я же не служил, – весело сказал Савва. – А для генерала по фактуре подошёл. Тут военный консультант, полковник, меня, чему надо, учит.
– А почему ты не служил? – спросил я, хотя не очень ловко было задавать такой вопрос боевому генералу. Тем более уже слышались звуки моторов, хлопнули выстрелы.
– А это тётка. Была старшей в медкомиссии при военкомате, какую-то болезнь вписала, меня и комиссовали. В белобилетники. На случай войны окопы рыть.
За «генералом» прибежали. Он перед боем хлопнул ещё стаканчик, утёрся папахой, и мы пошли. Он в кадр, я к зрителям.
Боя, как такового, не было. Снимали командный пункт, то есть генерала.
Ну, Савва был точно генерал. Глядел в стереотрубу, переживал, орал на телефониста:
– Пятого мне! Пятый! Мать-размать, разуй глаза! Третий! Дрыхнешь? Перину тебе послать?
Отсняли и дубль. Вроде хорошо.
Пошли к палатке, в которой съёмочную группу кормили. Сели за стол. Довольный Савва приказал консультанту:
– Полковник, пару кофе. – А мне: – Я ещё для озвучки текст напишу, ещё копейку сорву.
Тем временем боевой полковник пошёл и принёс кофе для рядового необученного.
Вот что такое форма.
Владимир Николаевич
КРУПИН