Жизнь в эпоху ковида

Вкратчайшие сроки, казалось бы, медицинская проблема ковида перешагнула социо-медико-биологические рамки и подвела человечество к глобальным вопросам миропонимания, нашего настоящего и будущего. Почему? Масштабы. По числу жертв и экономических последствий пандемия превзошла все предшествующие в XXI веке. Конечно, её нельзя сравнивать с испанским гриппом, унёсшим в 1918–1920 годы от 50 до 100 млн человек. В одночасье человечество убедилось в своей абсолютной уязвимости как биологического вида, что заставило по-новому взглянуть на меры эпидемиологической безопасности. Но это лишь «преамбула». Сегодня происходит
ломка стереотипов, пересматриваются социальные теории, перестраивается экономика, изменяется международная логистика, в целом коммуникации.
И в связи с этим нельзя не заметить: глобалисты поторопились «хоронить» национальные государства как институт. Пандемия показала: в условиях форс-мажора именно национальные правительства и государственные механизмы сработали наиболее эффективно в противовес многим неправительственным международным организациям, считают эксперты.
Для каждой эпохи характерны свои акценты. Формационно-классовый подход из употребления давно вышел. Если говорить о разработках Римского клуба, то в них предлагаются идеи энвайронментализма. Согласно им, человечество – лишь один из видов, взаимозависимо включённый в глобальную экосистему. И никакого главенства человека, который к тому же должен испытывать чувство вины за научный прогресс. Наличие разума налагает на нас дополнительные обязанности перед природой и предопределяет ограничения на деятельность.
В 2019 году при подготовке Доклада ООН о глобальном устойчивом развитии группа учёных предрекла неизбежную смерть экономической системе, ориентированной на быструю прибыль. Использование невозобновляемых ресурсов и дешёвой энергии без учёта долгосрочных последствий для окружающей среды, по их мнению, путь в никуда. Под этим можно было бы подписаться. Но вот вопрос: где те социальные, экономические, политические силы, рычаги воздействия и механизмы реализации, которые способны привести в равновесие эко- и демосистему? Как сгладить нарастающее неравенство и изжить бедность?
Давайте признаемся, какой-то реальной, а не в головах, конструктивной альтернативы капитализму пока нет. Основной посыл – в предложениях «подлатать» существующую систему: сделать её менее токсичной за счёт экосберегающих технологий, провести мягкое перераспределение богатств с помощью прогрессивного налога на капитал, ввести гарантированный базовый доход и пр. Всё это напоминает сюжетную линию из «Золотого телёнка» про Козлевича и его потрёпанную жизнью «Антилопу-Гну».
Не существует сегодня ни широко разделяемой теории социальных преобразований, ни массового запроса на них. Мир фрагментирован и поляризован, а человеческое сообщество «разобрано» на индивидуумов, не в последнюю очередь с помощью цифровых технологий.
Будущее весьма туманно. Не случайно так популярен термин «посткапитализм». Не совсем ясно (или совсем не ясно), что это такое. Но определённо – это другая доминирующая экономическая система, которая придёт на смену нынешней форме капитализма. Тяжёлый этап большого транзита, который мы переживаем, отягощён высокой хаотизацией и неопределённостью социальных процессов. Как заметил писатель-фантаст Андрей Столяров, сквозь обломки распадающегося прежнего мира проступает совершенно новый цивилизационный пейзаж, законы которого нам пока неизвестны, но в котором мы уже находимся. Это и есть процесс наступления будущего. Примечательно, что в России среди самых продаваемых книг-антиутопий в последнее десятилетие – роман Джорджа Оруэлла «1984» и повесть Рэя Брэдбери «Вино из одуванчиков». Как вы помните, они написаны ещё в середине прошлого века.
В экспертных кругах обсуждается нашумевшая публикация экономического гуру, основателя и постоянного президента Всемирного экономического форума в Давосе Клауса Шваба и журналиста Тьерри Маллере под интригующим названием «COVID-19: Великая перезагрузка». В ней предлагается новое определение – «капитализм заинтересованных сторон». Я бы сказала, что это вариант некоего дружелюбного капитализма, который под давлением обстоятельств вынужден действовать частично в интересах «простых людей».
По мнению авторов, в постпандемическом мире будет расти потребность в соцзащите. Размер уровня минимальной зарплаты станет центральным вопросом. Компании почувствуют на себе более заметное государственное вмешательство. Правительства заставят их предлагать нанимаемым работникам контракты с такими льготами, как социальное и медицинское страхование. Встанет вопрос и о более высоких налогах для компаний.
Шваб и Маллере описывают ещё ряд потенциальных и желательных изменений (социальных, поведенческих, экономических, управленческих и пр.). Но меня лично не покидает ощущение, что все эти в целом здравые и вполне добропорядочные размышления не тянут на великую перезагрузку. Когда правит пиар, начинка нередко оказывается скромнее обёртки.
Хотя есть мнение, что за этими умиротворяющими предложениями сокрыты планы куда более радикальных преобразований. И последние станут реальным воплощением самых мрачных антиутопий.
Мечтателям и менеджерам от экономики и политики недают покоя грёзы о великом переходе, перезагрузке и т.п.
Но на самом деле один глобальный переход состоялся тридцать лет тому назад, когда рухнула система социализма. И это было настоящее испытание для людей и страны в целом.
О том, что социализм всегда оставался частью и участником капиталистической мироэкономики и никогда не находился вне её, говорит миросистемная теория американского исследователя левого толка Иммануила Валлерстайна. Для её приверженцев события 1989–1991 годов не есть что-то неожиданное. Просто установившиеся режимы стали более похожими на те, которые существуют повсюду. В общем, как сказал сатирик, капитализм – светлое будущее социализма.
Немецкий писатель Гюнтер Грасс считал: с тех пор как социализм объявлен мёртвым, мы с ужасом наблюдаем, как его брат капитализм страдает манией величия. Манией величия и мессианства заражены и США, требующие от остальных подчинения своим интересам и ценностям. Времена нынче тяжёлые, мировая экономическая конъюнктура неблагоприятная. В таких условиях оставаться мировым гегемоном ох как непросто. Так что жертв американской «ответственности за судьбы свободного мира и демократии» меньше не станет.
В нынешних условиях практически по всему миру или, если угодно, мировой периферии идёт процесс навязывания более сильной стороной своих представлений о мироустройстве и порядке вещей. Мир победителей, включающий глобальный Север, диктует нормы и правила игры побеждённым – глобальному Югу и тем, кто ему уподоблен. Россию, кстати, постоянно пытаются втиснуть в это прокрустово ложе бедного Юга, притом что более 60 % её территории – в зоне вечной мерзлоты. И это не только геологический, но и культурно-цивилизационный фактор.
Но у большой-пребольшой политики свои аргументы. Мировой капитал и мировые рынки не скрывают, что нуждаются в унифицированном, стандартизированном знании и умении. Транснациональные компании заинтересованы иметь наёмную рабочую силу, которая владела бы едиными по всему миру профнавыками, близким мировоззрением и разделяла ценности ТНК. Достигается это путём инкорпорации соответствующей идеологии и методики в национальную образовательную вертикаль. Вот вам Болонская система, академический обмен, ЕГЭ и т. п.
В сферу образования проникли принципы «Макдоналдса»: стандартизация, просчитываемость, универсальность.
В данной системе координат формируются отношения по типу преподаватель – это поставщик, а ученик – потребитель образовательных услуг.
Изменился и понятийно-категориальный аппарат. Он в значительной степени представляет англосаксонскую модель мировосприятия. Английский язык – фактор глобального влияния. Вдумайтесь: в то время как английский в мире изучают более 1,5 млрд человек, русский – менее 40 млн.
Причём за последние 15 лет обе цифры претерпели двукратное изменение. И не в пользу русского языка.
Когда преподаватели из российской, молдавской, монгольской, индийской глубинки с воодушевлением рассуждают о релевантности образования, креативности, толерантности, инклюзивности, компетенциях и инновациях, то можно быть уверенными – они так или иначе вовлечены в сеть глобального образования.
Что касается цифрового поворота, здесь и комментировать нечего. Виртуализация большей части финансовой деятельности, социальных практик и услуг – свершившийся факт. Как и то, что мы живём в новой реальности, где цифровой контроль за личностью – не исключение, а данность.
Причём формы контроля варьируются в диапазоне от мягких и ограниченных до вездесущих. Появились термины – «цифровой тоталитаризм», «цифровой концлагерь», а весь мир изучает опыт действующей с 2014 года в Китае системы социального кредита, основанной на электронном слежении.
Впрочем, некоторые аналитики полагают, что пандемия подействовала и как «прививка» от новых вооружённых конфликтов и даже мировой войны. Хотя едва ли приходится уповать на то, что этот урок будет выучен раз и навсегда. Человечество склонно к забывчивости и легкомыслию.

Тамара Семёновна ГУЗЕНКОВА,

доктор исторических наук