23 июня 1889 года, 130 лет назад, родилась Анна Андреевна АХМАТОВА
Анна Андреевна как-то призналась, что до 14 лет не умела узнавать время. И в этом есть нечто провиденциальное: гениальная русская поэтесса жила по своему времени, бегущему по известным только ей законам. «Бег времени» – так и назывался её седьмой (святое число!) сборник.
Что войны, что чума? – конец им виден скорый,
Их приговор почти произнесён.
Но что нам делать с ужасом, который
Был бегом времени когда-то наречён?
Но она не показывала вида, что пугается этого ужаса. Мы знаем, конечно, какие были трагические события, семейные неурядицы, невозвратные потери и бытовая неустроенность. Одного мужа Ахматовой расстреляли (Н. Гумилёва), другого сослали (Н. Пунина), трижды арестовывали сына (Л. Гумилёва), но после всех испытаний, в День Советской Армии – 23 февраля 1942 года, она пишет стихотворение:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Но горько остаться без крова, –
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки!
Она хранила великое русское слово, и потому поэзия её обрела мировое значение.
В 1989 году по решению ЮНЕСКО весь мир отмечал 100-летие Анны Ахматовой. К 110-летию поэтессы в Москве начало выходить подготовленное ИМЛИ полное собрание её сочинений – уникальное издание в шести томах. В этом своде есть потрясающая главка «Рождение стиха». Привожу этот шедевр с подзаголовком «Искра паровоза» почти целиком: «Я ехала летом 1921 года из Царского Села в Петербург. Бывший вагон III класса был набит, как тогда всегда, всяким нагруженным мешками людом, но я успела занять место, сидела и смотрела в окно на всё – даже знакомое. И вдруг, как всегда неожиданно, я почувствовала приближение каких-то строчек (рифм). Мне нестерпимо захотелось курить. Я понимала, что без папиросы я ничего сделать не могу. Пошарила в сумке, нашла какую-то дохлую Сафо, но... спичек не было. Их не было у меня, и их не было ни у кого в вагоне. Я вышла на открытую площадку. Там стояли мальчишки-красноармейцы и зверски ругались. У них тоже не было спичек, но крупные, красные, ещё как бы живые, жирные искры паровоза садились на перила площадки. Я стала прикладывать (прижимать) к ним мою папиросу. На третьей (примерно) искре папироса загорелась. Парни, жадно следившие за моими ухищрениями, были в восторге. “Эта не пропадёт”, – сказал один из них про меня»...
И впрямь – не пропала. Если бы мы не знали, что ловила искру паровоза не царственная поэтесса Ахматова, то мог бы нарисоваться образ этакой хваткой нэпманши. В том-то и великая загадка несгибаемой и тонкой, живучей и прекрасной русской женщины. Если вспомнить главную сущность поэта, подчёркиваемую Блоком, – чувство пути, то путь Ахматовой был прям, трагичен и по-державному величествен.
Кстати, Анна Андреевна впрямую описала рубеж нового времени – день Октябрьской революции: «На разведённом мосту/ В день, ставший праздником ныне, / Кончилась юность моя», – писала Ахматова. Что речь идёт о 25 октября 1917 года, догадаться нетрудно. Но чем поэту так запомнился разведённый мост, ставший символом раскола в ней самой? Да тем, что прежде питерские мосты днём никогда не разводили. А тут понадобилось провести «Аврору» к Зимнему, и традицию нарушили…
«Коротко о себе» (из «Автобиографической прозы», 1965)
«Я родилась 11 (23) июня 1889 года под Одессой (Большой Фонтан). Мой отец был в то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребёнком я была перевезена на север – в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет. Мои первые воспоминания – царскосельские: зелёное, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пёстрые лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло впоследствии в “Царскосельскую оду”. Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина и Некрасова…».
Многое о ней мы узнаём из её стихов, недаром она сказала: «Стихи – это рыданье над жизнью». Лидия Чуковская вспоминает о ней: «Судьба Ахматовой – нечто большее, чем даже её собственная личность, – лепила тогда у меня на глазах из этой знаменитой и заброшенной, больной и безпомощной женщины изваяние скорби, сиротства, гордыни, мужества».
Гордыни? – сказано неточно, сей грех православной поэтессе был чужд – гордость, другое дело. Анна Андреевна была истинно верующей и Троице-Сергееву Лавру считала самым прекрасным местом на земле.
К сожалению, многие мемуары и воспоминания о ней грешат предвзятостью, политиканством, слишком личностными или не русскими, не ахматовскими взглядами на её творчество и судьбу. Но сквозь все эти многочисленные высказывания и противоречивые книги – Жирмундский, Раневская, Ардов, Бродский, Файнштейн – проступает живой и яркий образ женщины, достоинство которой позволили Марине Цветаевой назвать ту, как настоящую русскую царицу, «Анной всея Руси»...
Александр Александрович ВЯЗЕМСКИЙ